Очередной королевский совет начался 18 октября 1252 года. На повестке стоял вопрос о распоряжении папы выплачивать принявшему крест Генри III десятину со всех церковных доходов в течение трёх лет. Советники о распоряжении уже знали, и были твёрдо настроены не давать его величеству ни пенни.
За решением стояли понятная фрустрация из-за бесконечных расходов на бесконечные строительные проекты и досада на слишком самодержавную политику короля, которая, как в случае с де Монфором, слишком дорого обходилась его подданным – в людях, им поддерживаемых, его величество разбирался паршиво.
Оппозицию возглавил епископ Линкольна Роберт Гроссетест. Вполне возможно, что епископ в очередной раз руководствовался тем, что выгодно церкви, но не исключен и человеческий фактор – Гроссетест был очень дружен с теологом-францисканцем Адамом Маршем, который был, в свою очередь, другом и духовным наставником Симона де Монфора.
Фиктивный портрет Гроссетеста, епископа Линкольначитать дальшеВ общем, в своей непревзойденной манере Гроссетест облаял одной фразой и короля, и папу, сказав, что «Небеса запрещают нам склонять колени перед Ваалом», имея в виду под Ваалом то ли папу, то ли короля, то ли сразу все светские власти чохом (обо всех вышеперечисленных этот раздраженный эрудит был чрезвычайно низкого мнения).
На резонное возражение сводного брата короля, епископа Винчестерского, что есть ли у них право противоречить прямому повелению папы, и что церковь Франции для своего короля раскрыла сундуки с готовностью, епископ Линкольна только бровью повел: «Тем больше у нас оснований отказать, чтобы обычай не стал привычкой». Что ж, Гроссетесту было под 80, и он действительно не боялся никого и ничего.
Надо сказать, что никого и ничего не боялся и епископ Винчестерский. И даже не потому, что он был единоутробным братом короля, который его баловал, а потому, что по крови и характеру был Лузиньяном, то есть человеком бурных эмоций – вспыльчивым, хоть и не злобным, легко переходящим от резких слов к насильственным действиям, преданным тем, кого считал своими, но постоянно ищущим, чем бы поживиться у тех, кто был в лагере чужих. Надо сказать, что в Винчестере с удивлением обнаружили, что их понаехавший живчик-епископ оказался справедливым, заботливым и добрым хозяином, сумевшим отыскать в свой исполнительный чиновничий аппарат не менее справедливых и заботливых служащих, не оставляющих без внимания ни единого ущемления прав жителей прихода. Да, процветающий приход был источником дохода и благ для епископа, но выгода была взаимной.
Но жизнь такова, что, блюдя интересы одних, ты мешаешь интересам других, и вскоре Эймер де Валенс схлестнулся с самим архиепископом Кентерберийским, Бонифасом Савойским, что, по сути, положило начало целой войне Лузиньянов и Савойяров. Войне вполне настоящей – Эймер захватил, при помощи своего брата Гийома де Валенса, дворцы архиепископа в Мейдстоне и Ламбете, а также захватил, ограбил, и посадил в тюрьму чиновника архиепископа, так что в январе 1253 года лорды духовные поставили его величество перед фактом: он должен враждующих примирить.
Генри III оказался между молотом и наковальней. Он нежно любил своих братьев, и всячески их продвигал. Но он не менее нежно любил и свою жену, которая, в свою очередь, обожала своих дядюшек и продвигала их, и тоже при помощи мужа. Теперь протеже королевской четы начали враждовать между собой, и от короля потребовали что-то сделать для спасения ситуации. Он и сделал. Благостно объявил, что ни одному епископу не позволяется покинуть Лондон, пока решение для примирения епископа и архиепископа не будет найдено, и что он не встретится с ними, пока решение не будет найдено.
Лорды церкви, честно говоря, не намеревались входить в глубокую конфронтацию с королем, которого поддерживал папа, да и не могли. Гроссетест громыхал, конечно, что в Магна Карта нет ни единого параграфа, которой король бы не нарушил, но последняя версия Магна Карта к 1253 году безнадежно устарела, будучи принятой более четверти века назад (в 1237 году её просто подтвердили). Да и вообще истинной её проблемой было то, что этот документ содержал только весьма общие фразы.
Так что, когда король 23 января встретился с уладившими внутренние дрязги епископами, он вполне спокойно предложил им составить лист претензий, которые он примет в обмен на их согласие относительно выплаты ему одобренной папой десятины. Генри понимал, что церковников, в основном, волнует свобода церкви, но он точно знал, в Магна Карта эта свобода никак подробно не определена. То есть, потребовать внести в это неопределенное понятие определенные изменения будет весьма затруднительно даже для людей, искушенных в экклезиастических диспутах.
К 10 февраля лист жалоб и претензий духовных властей был у короля. Неизвестно, что именно этот лист содержал (он не сохранился в архивах), но известен запрос короля к баронам казначейства, в котором он их обязывает внимательно рассмотреть все требования епископов, не забывая напомнить, что он, конечно, и сам в состоянии епископам ответить, но ему хотелось бы участия баронов королевства, потому что данные вопросы затрагивают интересы всего государства и всех подданных его величества. Генри предполагал, что мнения баронов будут с ним, желающим иметь церковь в подчиненной, а не в командной роли, а не с лордами духовенства, желающими ровнехонько противоположного. Ответы надлежало представить до 4 мая 1253 года.
А пока его величество развлекался на свой лад. Гроссетест, например, внезапно обнаружил, что ему придется заплатить штраф за неявку своего подчиненного в королевский суд. Таков был закон – лорд отвечал деньгами за законопослушание своих людей. Штраф этот составлял 100 фунтов (около 73 000 фунтов на современные деньги), и обычно его прощали незадолго до срока выплаты. Но не в этом случае.
Лучший же реванш Генри взял в апреле, когда архиепископ Кентерберийский, в союзе с епископами Винчестера, Солсбери и Карлайла, поимел наглость обвинить короля в том, что тот продвигает в церковной иерархии своих фаворитов, и потребовал впредь дать церкви возможность проводить действительно свободные выборы.
«Это всё правда, что вы говорите, - ответил им старающийся не расхохотаться король, - и я чрезвычайно раскаиваюсь в своих поступках. Я думаю, что мы должны кое-что предпринять, чтобы исправить содеянное и помешать подобному случиться в будущем. И вы должны мне в этом помочь! Вы же помните, что это я протолкнул Бонифация Кентерберийского, на его высокую должность; и тебя, Уильям из Солсбери, который был всего лишь моим писцом; и тебя, Сильвестр из Карлайла, мелкого клерка в моей канцелярии. Как же я мог поднять вас в епископы через головы многих уважаемых людей?! И ты, брат мой Эймер… Ты же знаешь, что я сделал тебя епископом наиблагороднейшей епархии Винчестера против воли многих монахов… А я ведь знал, что по возрасту и по уровню учености тебе бы ещё за партой сидеть да учиться… Так что сделаем в первую очередь так: вы, продвинутые на свои посты мною, уволитесь с них. И я, пристыженный и направленный на светлый путь вашим примером, никогда больше не буду продвигать людей, этого продвижения не заслуживающих».
Право же, порой сарказм его величества почти поднимался до уровня, свойственного его отцу. Естественно, лорды церкви смогли только проблеять, что они не говорили о прошлом, а имели в виду будущее, да откланяться. Увольняться с полученных неправым путем должностей никто из них не захотел.
А последний удар по планам поднять церковь над королевской властью в Англии невольно нанес сам Гроссетест. Найди он другие слова для выражения своей мысли – кто знает, каким бы был результат, но старец, раздраженный непрощенным штрафом, напрямую шарахнул, что требует для церкви права расследовать бреши в моральных устоях любого барона по своему усмотрению. И это сплотило баронов королевства за королем. Они не были от Генри III в восторге, и имели на это основания, но допустить инквизицию Рима в Англию никто из них не хотел.