Конвей, в своих панических настроениях, не учел того, что он должен был знать, и чего не знали его собеседники в Кале: сэр Реджинальд Брэй не оставил после себя место пустым, и трон незащищенным. Конвею вовсе не нужно было беспокоиться о том, чтобы иметь верных династии людей рядом с королем, такие люди были, и в количестве. Просто они рапортовали не Конвею, а куда как более влиятельным и менее склонным к паническим настроениям людям.



Генри VII с Эмсоном и Дадли

читать дальшеНе говоря о том, что матушка его величества, занимающаяся масштабными и благочестивыми строительными проектами, никогда не снимала свою сухонькую ручку с пульса созданного, по сути, именно ею королевства. И был ещё Ричард Эмсон, который был правой рукой сэра Риджинальда Брэя, и остался таковой под началом Вилшера, который, благодаря занимаемому посту, мог быть и заметной фигурой, но уж точно не самой влиятельной в своем департаменте. По поводу Эмсона когда-то Варбек припечатал «подлый по рождению и низкий по устремлениям», считая, по-видимому, что сам по себе, без «подлых советников», Генри VII был бы более благородным правителем.

Ну, вряд ли Эмсон был уязвлен такой характеристикой, полученной от государственного пленника. Он был юристом и бюрократом до мозга костей, начавшим карьеру ещё при Энтони Вудвилле, и одаренным полезным талантом заводить друзей и знакомых среди людей, имеющих, зачастую, противоположные политические симпатии и принадлежащих к разным сословиям. То есть, людям он нравился, или, как минимум, приятельство с ним считалось полезным. Исключением остались вышеупомянутый Варбек и Ричард III, краткое правление которого было для Эмсона мрачным временем. Впрочем, Эмсону ещё предстояло убедиться, насколько легко его бывшие друзья и покровители пожертвуют его головой «ради общего блага» в начале следующего царствования, но пока он был полезен и в силе.

В обойме сотрудников сэра Брэя был также небезинтересный персонаж Джон Мордаут, который сражался против шотландцев с Ричардом III, но сделал карьеру при Генри VII. Он тоже выучился на юриста, и после смерти Брэя занял его место советника в Ланкашире. А ещё раньше стал спикером палаты общин – тоже весьма полезный и значительный в администрации короля человек.
Генеральный казначей Джон Катт был также ставленником леди Маргарет Бьюфорт, как и Брэй, и тот же Конвей. И человеком он был более чем решительным: обоснованно заподозрив какого-то своего подчиненного в воровстве, он просто зажал его где-то в тихом уголке и приставил нож к горлу, поклявшись, что если тот не вернет украденное, Катт прирежет его собственноручно, не перегружая судебную систему. Украденное было, разумеется, возвращено. Кто сказал, что в бухгалтерии работают скучные люди?

Не стоит также забывать об Роберте Саутвелле, аудиторе широкого масштаба, можно сказать – он не только принадлежал к чрезвычайно узкой группе людей, допущенных королем к перепроверке его счетов, но и отсеивал зерна от плевел в шпионской информации, поступающей от информаторов со всего королевства. И уж совсем рядом с королем был неприметный паж его гардероба, носящий неприметное имя Уильям Смит.

Так что Конвей был прав в своих тревогах лишь отчасти. Да, лорд Дюбени действительно наводнил двор короля «своими людьми». Хотя, будучи лордом-камергером королевства, он просто-напросто делал то, что должен был делать «добрый лорд» – подталкивал вперед карьеру людей, являющихся его соратниками. Но ему не удалось потеснить ставленников покойного Брэя, которые нынче не прямо, но контролировались леди Маргарет. А влияние леди Маргарет на сына было на тот момент бесспорным.

Более того, даже среди тех, кто, по мнению Конвея, был предан королю, но не династии, были свои лобби. Ричард Фокс, Томас Ловелл, Ричард Вестон и Ричард Гилфорд имели прямой допуск к королю, и они не переносили Эмсона. Не столько за коррумпированность, сколько за замашки, которые стали до смешного напоминать замашки принца крови. К тому же, Эмсон действительно становился всё более влиятельной личностью при дворе, и вышеупомянутые сэры и пэры не могли позволить, чтобы сфера влияния Эмсона расширялась за счет уменьшения их собственной.

Таким образом, всё происходящее в королевстве в последние годы правления Генри VII упиралось в личность короля, а личность эта к тому времени сильно изменилась, и не в лучшую сторону. В какой-то момент ему стало совершенно ясно, что ни одному королю не удастся стать владыкой умов своих подданных, и что каждый из самых близких к нему придворных принимает решения, выгодные, в первую очередь, лично ему, а не королю или королевству. Поэтому людям он перестал доверять совершенно, решив, что единственной неизменной ценностью в этом мире является материальная ценность. Все его приближенные и не очень оказались опутаны сложной системой бондов и штрафных санкций. Король сам занимался аудиторскими проверками, сам сортировал монеты и камни, отгородясь от подданных стеной из финансовых отчетов и подсчетов. Он стал очень одиноким человеком, этот король, постепенно потерявший всех близких ему людей.

Из этого состояния он не мог не придти к старой, доброй практике «разделяй и властвуй». С одной стороны, государственные гении, способные эффективно контролировать все аспекты государственной деятельности, как делал это Реджинальд Брэй, рождаются редко. Заполнить пустоту, последовавшую за смертью этого человека, никому из приближенных короля было просто-напросто не по плечу. С другой стороны, Генри VII уже и не посмел бы отдать столько власти в одни руки. В результате, должности и обязанности Брэя были разделены между несколькими людьми.

Сохранив за собой права главного аудитора государственных финансов, король поставил надзирать над ними вышеупомянутого финансиста Роберта Саутвелла и епископа Карлайла Уильяма Севера. Оба финансиста работали под началом Брэя, и оба были одарены тем почти сверхестественным чутьем, которое появляется у хороших специалистов за годы практики. Саутвелл носом чуял, когда в представленных ему отчетах о финансовой деятельности за границей было «воды» сверх допустимых объемов. Север же умел обращать внимание на финансовые диспуты над «сахарными косточками» в виде богатых несовершеннолетних сирот, за права опеки над которыми грызли друг друга несколько претендентов, или в виде имущества, на которое претендовало несколько человек, не имея в доказательствах прав решительного перевеса. А затем епископ просто пользовался имеющейся властью, и заграбастывал оспариваемое под эгиду государства в целом и короля в частности.

Любопытной фигурой в этом миленьком сообществе новых людей короля был сэр Джон Хасси, к которому от Брэя перешли дела по опекунству «идиотов» - то есть, ментально не способных управлять своею собственностью владельцев и наследников, а также вдов, не имеющих легальных прав на наследство (но защищенных, разумеется «вдовьим правом» до конца жизни, что часто оспаривалось наследниками). Джон Хасси просто-напросто продавал опекунства за взятки, на чем и попался довольно быстро. Его оштрафовали, обложили бондами… и повысили. Конечно, Хасси был сыном главного судьи королевства, и его сын был женат на дочери Томаса Ловелла, но короля, похоже, привлекла в персоне Хасси именно его ничем не маскируемая любовь к деньгам как таковым.