Генри VII - дела брачные

Суета по поводу предполагаемой девственности Катарины Арагонской после ее первого брака началась задолго до бракоразводного процесса со вторым мужем. Собственно, все окружающие на 1504 год прекрасно знали, что Артур и Катарина отнюдь не молитвы читали в их супружеской постели, поскольку и сами молодые вступили в брачную жизнь с большим и нескрываемым энтузиазмом, и, возможно, неподалеку от спальни новобрачных дежурила несколько ночей опытная акушерка на всякий случай, как это было заведено раньше в домах больших вельмож, когда новобрачные были юны и неопытны, да и приближенные принца дежурили, как полагается, буквально в соседней комнате. Но Артур умер, а политические интересы Англии и Испании по-прежнему требовали родства между королевскими домами, так что было вполне логичным решением выдать вторично замуж уже находившуюся на месте и более или менее ориентирующуюся в английских придворных условиях Катарину, чем искать для принца Гарри другую невесту из того же гнезда.



читать дальшеИспокон веков, Святейший престол хладнокровно благословлял под венец вдов с ближайшими родственниками их почивших супругов, если того требовали политические и региональные интересы. Сестра Катарины, Изабелла Арагонская, которая была выдана за Афонсу Португальского, даже успела вернуться домой после смерти обожаемого супруга, но ее силой родительского давления заставили стать женой дядюшки Афонсу, Мануэля, и никаких проблем и вопросов это не вызвало (см. «The Remarriage of Elite Widows in the Later Middle Ages» by Rhoda L. Friedrichs). Изабелла Ангулемская вышла, в конечном итоге, за сына своего первого мужа (хотя ее брак с первым Лузиньяном и остался теоретическим за младостью лет невесты). Анна Бретонская вообще была передана как переходящий вымпел от одного французского короля (Шарля VIII) другому (Луи XII), причем короли приходились друг другу кузенами, и Анна была кузиной обоих. Ее дочь, Клод, в свою очередь была выдана за своего кузена Франциска I. Джоан Кентская и Черный Принц, родители Ричарда II, были кузенами.

Тем не менее, ни в одном из вышеперечисленных браков не вставал вопрос о девственности невесты. Да что там, у Изабеллы Ангулемской и Джоанны Кентской и дети от предыдущего брака были. То есть, хотя девственная иностранная принцесса и политически выгодный брак были обычно в цене на брачном рынке, на практике женились так, как было выгодно, а то и вовсе по любви (как в случае с Генри IV). Соответственно, весь цирк вокруг девственного/не девственного состояния Катарины Арагонской объяснялся чем-то другим. Зная характеры Фердинанда Арагонского и Генри VII, объяснение следует искать в деньгах, и в деньгах оно было в первую очередь.

Брачный довор дочери Фердинанда и сына Генри VII оговаривал приданое Катарины и ее вдовью часть очень подробно. Если Катарина и Артур жили как супруги до смерти Артура, Фердинанд был обязан отчехлить королю Англии изрядную сумму, которую он, к слову сказать, так никогда полностью и не выплатил. Но и английский король отнюдь не поторопился выделить овдовевшей невестке её вдовью часть, оговоренную в контракте, и Катарина прозябала, честно говоря, в нищете, посреди английского придворного блеска. Если же Катарина осталась девственницей после первого брака, Генри VII не пришлось бы раскошеливаться на вдовью часть, но ему бы пришлось вернуть уже полученную часть приданого. Надо сказать, что в значительной мере в своей бедности Катарина была виновата сама. У нее не хватало ни характера, ни авторитета выпнуть из своего окружения множество людей, которые были там по единственной причине: из-за денег, с которыми вдовая принцесса раставалась слишком легко. Король содержал ее хозяйство, давая 100 фунтов ежемесячно, и это были огромные деньги по тем временам. Но у Катарины они вытекали из рук как вода.

Тем не менее, за всей суматохой был ещё один фактор: религиозность Изабеллы Кастильской, которая стала практически болезненной ещё когда Катарина жила дома, и привела к фактическому разъезду Фердинанда и Изабеллы, и которая стала абсолютно болезненной ближе к смерти испанской королевы. Как человек религиозно возбужденный, она никогда бы не согласилась, чтобы ее дочь вышла за младшего брата покойного мужа – ведь Изабелла и прочие были прекрасно в курсе законов из книги Левита. При этом, сойдя с ума от любви к Богу, Изабелла оставалась в достаточной степени политиком, чтобы понимать выгоды этого брака. Кто знает, какую роль в ее терзаниях сыграло и явное нежелание Катарины уезжать из Англии. Она уже заставила свою старшенькую, Изабеллу, заключить второй брак против желания дочери, и теперь Изабелла была мертва. Вполне возможно, что даже эта королева с железным сердцем не хотела сделать несчастной ещё одну дочь. Она была готова проглотить заведомую ложь о девственности Катарины после брака, что позволило бы той стать женой принца Гарри, но только в случае, если эта девственность будет завизирована печатью Святейшего престола.

В меньшей степени, но терзался и Генри VII. Прагматик до мозга костей, он смотрел в будущее. Династия была слабой, и пока полностью держалась на нем, это он сознавал. Соответственно, браки его детей должны были быть политически безупречны, это он тоже сознавал. Выдав замуж Маргарет в Шотландию, он заключил именно абсолютно политический и совершенно безупречный брак, и даже изрядно раскошелился, хотя его матушка и горько сетовала, что девочка слишком молода для брачной жизни. Брак же Артура был не просто безупречным, он был ещё и блестящим. Но Артур умер, тогда как ценность испанских инфант не только с тех пор не девальвировала, но ещё и выросла, когда Рим пытался замутить очередной крестовый поход против мусульман. То есть, имея в руках такую ценность, как Катарина Арагонская, выпускать ее на брачный рынок свободной вдовой было бы непростительным расточительством. С другой стороны, был бы брак Гарри с ней безупречным? Нет и нет, без подтверждающей девственность невесты папской буллы, даже если эта булла и была бы оскорблением мужской чести Артура. Артур был, в любом случае, мертв, и будущее династии было теперь делом его младшего брата.

Не терзались только Катарина и Гарри. Катарина просто хотела быть счастливой, и быть счастливой в Англии, где женщины были более свободными чем где-либо в Европе. И ради этого она могла поклясться в чем угодно без содрогания и угрызений совести, не смотря на усвоенную ею от матери набожность. Что касается Гарри, то он мог симпатизировать хорошенькой испанской принцессе, но ему было, честно говоря, абсолютно все равно на тот момент, решит отец женить его на ней или на какой-то другой, незнакомой ему девушке. Он уже изъявил желание жениться на Катарине, потому что ему сказали, что так надо. Теперь же отец решил всё переиграть, и Гарри снова со всем согласился. Да-да, Генри VII, в конечном итоге, взбрыкнул.

Для начала, после того, как посланный за буллой в Рим Роберт Шерборн вернулся осенью 1504 года с пустыми руками, его величество написал папе Юлиусу довольно резкое письмо, не зная о том, что буллу-то Юлиус II выслал, но не ему, а умирающей Изабелле. А папа, в свою очередь, не мог предположить всей той путаницы в терминах и датах, которая из этого испанского варианта последовала. И все-таки трудно предположить, что Юлиус, обладающий столь культивированным умом в формулировках (как любой церковный прелат наивысшего ранга), не понимал, что, оставляя для своей совести лазейку словом «возможно», он обрекает пару, заключившую брак на основании такой скользкой формулировки, на будущие неприятности.

Вторым фактором, то ли действительно подхлестнувшим, то ли сыгравшим на руку королю Англии, была смерть Изабеллы в конце ноября 1504 года. Дочь Фердинанда и Изабеллы, Хуана, была старше Катарины, и была замужем за сыном императора Максимиллиана, герцогом Филиппом Красивым. И у них уже был сын, Карл, родившийся в Генте. И вот теперь супруг Хуаны выдвинул от имени жены претензии на Кастилию, королевство покойной Изабеллы. А их сын должен был унаследовать огромную часть восточной и центральной Европы, Нидерланды, плюс вышеупомянутую Кастилию, и в случае, если Фердинанд не успеет жениться и родить сына, всю оставшуюся Испанию и испанскую Италию.

Всё это сильно изменило ситуацию с Катариной Арагонской. В тандеме Фердинанд и Изабелла воином была именно Изабелла, и репутация защитницы христианства была именно у нее. На долю Фердинанда выпали политические интриги, в которых он был не так уж хорош, хотя его промахи и оставались в тени сияющих доспехов супруги. Говоря прямо, репутация у Фердинанда в Европе была так себе. Ненадежным он был человеком и союзником. Поэтому Генри VII отправил в начале 1505 года ко двору Фердинанда двух верных людей с официальной миссией присмотреться к Джиованне Арагонской, вдовой королеве Неаполя, в качестве невесты для короля. Насколько он действительно рассматривал всерьез женитьбу на Джиованне – вопрос не вполне ясный. Во всяком случае, его посланники не получили возможности рассмотреть молодку толком, потому что та была так закутана в мантии, что казалась позолоченным колобком. Но вот к атмосфере при дворе Фердинанда в частности и в испанской политике в целом они принюхаться смогли. Возможно, именно это и было их главной задачей. Атмосфера, надо сказать, была явно не в пользу короля Фердинанда.

Но Генри VII не был бы эффективным королем и политиком, если бы он не проверил возможность альянса и с Габсбургами. В тайне от Фердинанда, разумеется. Король выступил с брачным предложением в сторону Маргарет Савойской, дочери императора Максимиллиана и Мэри Бургундской. Генри VII также предложил свою дочь Мэри в невесты сыну Хуаны и Филиппа Австрийского, то есть, будущему императору Карлу V. Несмотря на долгую историю отношений Максимиллиана и Генри, в которой они чаще были противниками, чем союзниками, в целом предложение английского короля показалось Максимиллиану и его сыну интересным. Интересным это предложение показалось и Маргарите Савойской.

Тем не менее, и в этом случае совершенно невозможно сказать, были ли брачные предложения Генри VII главной целью, с которой его люди сновали между городами Фландрии? Во всяком случае, список вопросов, отправленных королем его представителю при дворе Филиппа Красивого, Энтони Саважу, касался практически исключительно персоны де ла Поля, а не предполагаемой невесты короля. В любом случае, в апреле 1505 года представители герцога Филиппа получили от Генри VII, в обстановке строгой секретности, абсолютно безумную сумму в 108 000 фунтов (приблизительно весь годовой доход королевства), которая должна была покрыть все расходы Филиппа Красивого на установление его власти в Испании.

А что же Катарина Арагонская? Пока ее присутствие в Дарем Хаус Генри VII вполне устраивало. Как минимум потому, что ее главная дуэнья, дона Эльвира Мануэль, была бесценным источником сведений, получаемых ею от бывшего босса, дипломата дона Педро де Айяла. Не говоря о том, что её брат, дон Хуан Мануэль, был послом Фердинанда в Бургундии. Причем, сама дона Эльвира Фердинанда всегда терпеть не могла, так что служила против него вполне чистосердечно. Дон Педро терпеть не мог, кажется, всех вовлеченных в эту историю, кроме короля Шотландии, который вовлечен в нее напрямую не был, но после смерти Изабеллы решительно перешел на сторону Хуаны и Филиппа Красивого. Если точнее, то на сторону Хуаны – Филипп считал, что дон Педро плохо влияет на его жену, читай «не дает ей стать тенью мужа». С Генри VII дон Педро сотрудничал исключительно потому, что хотел отвлечь его от альянса с Фердинандом, который потенциально был опасен для любимой доном Педро Шотландии. Ну а дон Хуан был типичным посланником, знающим всех при австрийском и бургундском дворах, и все самые свежие сплетни, и охотно развлекавшим ими свою строгую сестру. Что касается писем Катарины Арагонской к отцу, то правду она в них растягивала до такой прозрачности, что та становилась практически невидимой, особенно когда писала о своих финансовых проблемах. Несомненно, Генри VII знал о содержании этих писем всё, но не считал нужным вмешиваться, потому что и они играли ему на руку.