Мэри Тюдор совершает странные действия

После шторма бунта Вайатта, его подавления и последовавших за ним репрессий, наступил полный штиль. Лорды, почуяв твердую руку королевы, вспомнили, что гораздо безопаснее интриговать друг против друга, нежели всем вместе против королевы. Да и какую альтернативу правлению Мэри они могли теперь предложить? Кортни был в Тауэре, и вина его была доказана. Казнен он мог быть в любую минуту. Элизабет сидела тихо во дворце сестры. Даже Гардинер унялся в своем противостоянии испанскому браку, и сосредоточился на том, что его интересовало почти так же сильно: на возвращении католической церкви Англии экспроприированного у нее имущества.



читать дальшеПравительство Мэри довольно быстро разделилось на две фракции: государственную (Пейджет, Сассекс, Арунделл, Пемброк, Уильям Говард, маркиз Винчестер, сэр Эдвард Гастингс) и церковную (Гардинер, Петри, Рочестер, Гейдж, Джерингхем и Бурн). Единственное, что теперь их объединяло – это решение не сопротивляться испанскому браку. Во всем остальном они не имели ни одной точки соприкосновения. Некоторых лордов Ренар просто купил, использовав право даровать от имени императора годовые пенсии по своему усмотрению. Пемброк, Арунделл, Дерби и Шрюсбери получили по две тысячи годовых; Сассекс, Дарси, Винчестер, Рочестер, Петри и Чейни – по тысяче; Саутвелл, Валгрейв, Инглефилд, Вентворт – по пятьсот, и еще 10 000 марок было распределено среди ноблей и офицеров, проявивших себя лояльными Мэри в ходе восстания.

Император был не слишком доволен щедростью своего посла, но тот обосновал свои решения тем, что некоторые из этих лордов все равно так стары, что их пенсия недолго будет уменьшать бюджет империи, а что касается остальных, то жизнь не стоит на месте – всегда позже найдется повод их этой пенсии лишить.

Итак, 6 марта 1554 года посольство Эгмонта было приглашено в тронный зал, где их ожидало внушительное зрелище: королева, встав перед распятием на колени, призвала в свидетели все небесные силы, что она, вступая в брак с Филиппом Испанским, движима не телесной похотью, а стремлением к благополучию своего королевства и своих подданных. После этого она подала свою руку Эгмонту, как представителю принца, и бурная прелюдия к ее браку получила достойное, драматическое завершение. Гардинер благословил брак, и больше ничто не могло задержать Филиппа на пути в Англию, кроме французских корсаров. Местом высадки был назначен Саутхемптон, как город, населенный, по большей части, добрыми католиками.



Конечно, брачный договор должен был быть утвержден парламентом, но здесь не ожидалось больших сложностей. Вернее, никаких сложностей не ожидалось, оппозиция была подавлена целиком и полностью вместе с восстанием Вайатта.

Мэри была королевой очень быстрой в движениях. У нее были изначально твердые намерения вернуть свое королевство под руку Рима, и сейчас она увидела подходящий момент для достижения цели. Она отдала приказ своему правительству принять нужные меры, и началось веселье. Государственная фракция не хотела раздражать парламент. Пусть санкционируют брак королевы и восстановят церковные титулы, исчезнувшие в результате действия реформаторов прошлых царствований. А ненавистный для Мэри титул «глава английской церкви» можно было как-то потихоньку отбросить, и он забылся бы сам по себе.

Пейджет, будучи администратором, первым делом увидел административные проблемы восстановления власти папы над страной: снова все назначения епископов начали бы обогащать папскую казну, десятина потекла бы в папские сундуки, не говоря уже о том, что восстановление католической церкви в имущественных правах больно ударила бы и по высшим лордам королевства, и по деревенским джентельменам – все они прихватили свои доли церковного имущества. Поэтому хитроумный Пейджет обошелся бы очень короткой сессией парламента и троянским конем восстановления католических титулов. Прежде, чем парламентские палаты сообразили бы, что это значит, дело было бы сделано.

Но Гардинер хотел реванша. Для него важнейшим вопросом было возобновление действия экклезиастических судов, причем, этот вопрос он поставил бы на сессии парламента первым. Своим правом он назначил местом сессии парламента 2 апреля 1554 г. Оксфорд, а уже 8 марта он назначил в университете суд над Кранмером, Ридли и Латимером. Кранмер, собственно, уже был осужден, но Гардинер хотел суда духовного, суда не над бунтовщиками, а над еретиками: пусть либо вернутся в католичество, либо они будут казнены, как еретики, на костре, а не как бунтовщики, на плахе или виселице. Более того, Гардинер был настроен учредить в Англии инквизицию.

Не сказать, чтобы идея была нова. Еще при жизни короля Генри, Гардинер предлагал что-то подобное, в качестве раванша за гонения на католиков. Потому что гонения, бесспорно, были. Но Большой Гарри не собирался устраивать массовый террор, предпочитая поочередно жечь наиболее фанатичных представителей обеих партий, и католиков, и протестантов без всякой дискриминации по религиозному принципу. Теперь короля больше не было, а Мэри, как Гардинер надеялся, не захочет держать своего канцлера на коротком поводке.

Ренар был в ужасе, епископ Арраса взывал к разуму Гардинера, сам император писал кузине письмо за письмом, убеждая вмешаться в действия и планы Гардинера. Ренар в письме императору даже выразил сомнение, нужно ли отправлять Филиппа «к этим кровожадным дикарям».

Гардинер, впрочем, не обезумел и в ярости. Он прекрасно знал, что его планы встретят оппозицию и в палате лордов, и в палате общин, поэтому сделал все возможное, чтобы усилить церковную группировку в палате лордов. Поскольку еще раньше многие протестантские епископы, которые успели жениться, были вынуждены покинуть свои епископские престолы, в стране образовались шесть епископских вакансий. Поскольку папа был в хороших отношениях с Англией, чья королева видела его, а не себя, главой церкви, утверждал предложенные кандидатуры уже он. Прямо перед сессией парламента, 1 апреля, шестеро епископов были торжественно возведены в епископское достоинство, а двое стали пэрами.

А протестанты чудили. В середине марта по Лондону пронесся слух, что одна из стен у Олдгейт вдруг заговорила. Сначала небольшими группками, а потом толпами лондонцы приходили послушать, как стена молчит на «Боже, храни королеву Мэри», и отвечает «амен» на «Боже, храни королеву Елизавету». А на вопрос «Что есть месса?» умная стена отвечала «Идолопоклонство». Власти в говорящие стены не верили, и очень быстро «чудо» обрело форму девчонки, которая пряталась в стене.

Но вот действия участников восстания Вайатта, которые бежали за границу, были более серьезной проблемой. Питер Керью был принят в Париже с трогательной сердечностью, получил в свое распоряжение деньги, корабли, оружие и людей, и был отправлен рейдировать берега Канала, бросив клич ко всем честным англичанам присоединяться к нему. И каждый день расстроенные отцы уважаемых семей горько рапортовали о бегстве своих сыновей к Керью. Они не желали пропускать Филиппа в Англию, в этом был смысл их действий. Того, что они действуют в интересах Франции и на деньги Франции, они не понимали. Впрочем, они и не могли знать, что Керью персонально договорился с Генрихом Французским помочь тому захватить о-в Вайтс и посадить на английский трон Марию Стюарт.



В делах внутренних Мэри умыла руки, просто приказав своим администраторам организовать всё по ее желанию. В делах внешнеполитических она так поступить не могла, поэтому французских посол вскоре был вызван к королеве, выслушал от нее немало неприятных угроз, и отправил своему королю предложение пожертвовать Керью. Но король Франции не без иронии ответил, что, на основании существующего договора между странами, ничто не запрещает ему брать на службу добровольцев для войны с императором. Он предлагал королеве Англии заключить новый договор, но, поскольку она отказалась, он не видит причины менять курс своих действий.

Ответ Мэри послу был несколько неожиданным: она объяснила, что приличных слов в адрес французского короля у нее нет, а неприличными словами королевы не выражаются. Поэтому он, посол, может напрячь в этом смысле свое собственное воображение, и это будет достаточно хорошим ответом его хозяину.



В каком-то смысле позиция французского короля убавила в англичанах неприязнь к испанскому браку. В конце концов, французы были старыми врагами, а испанцы – недавными союзниками. Но само положение вещей будоражило умы лондонцев, от мала до велика.

Например, школьники из нескольких школ собрались в начале марта за городом, чтобы поиграть в войну. Часть была за Вайатта и Францию, часть – за испанцев и Филиппа. Последовала долгая и свирепая драка, в результате которой «Филиппа» действительно чуть не повесили – мальчишку спасло только вмешательство зрителей и подоспевшая стража. Школьников, конечно, выпороли, и тем дело кончилось. Французский посол в своих записках, впрочем, утверждает, что Мэри выразила желание повесить лидеров обеих «партий» в назидание остальным, но вряд ли г-н Noailles является источником, заслуживающим доверия.

А настоящий Вайатт был еще жив, и вел оживленный торг с лордом Расселлом, надеясь спасти себя, утопив принцессу Элизабет. Откуда-то якобы появилось какое-то компроментирующее ее письмо к французскому королю, которого Элизабет, по ее словам, никогда не писала, и словам ее можно верить на 100% в этом отношении, потому что не таким человеком была эта умненькая девушка, чтобы оставлять письменные доказательства своих мыслей, чувств и планов. Во всяком случае, на суде, который состоялся 15 марта, Вайатт утверждал, что на словах передал принцессе предупреждение держаться подальше от Лондона, а она, на словах, выразила ему благодарность за предупреждение. Ренар, очевидно, хлопотал через леди Вайатт, чтобы ее супруг сказал несколько больше, чем имело место быть, но что-то в планах хитроумного испанца дало сбой, и было сказано только то, что было. Винил Вайатт во всем Кортни, утверждая, что весь заговор был его планом.



Тощие доказательства причастности принцессы к заговору против сестры не помешали Гардинеру потребовать заключения Элизабет в Тауэр. Пейджет, Сассекс, Гастингс и Корнуоллис возражали. Гардинер победил, спросив, кто их лордов возьмет на себы полную ответственность охраны принцессы вне Тауэра, где она автоматически считается всеми недовольными естественной заменой королеве? Подобную ответственность никто брать не пожелал, и 17 марта за Элизабет явился конвой в сотню солдат, чтобы переправить ее в Тауэр.

Элизабет была потрясена. Она написала сестре письмо, которое по сей день хранится в государственных архивах: « Говорят, любое слово короля стоит больше, чем клятва обычного человека. Я покорно прошу Ваше Величество доказать это мне, и вспомнить Ваше последнее обещание и мое последнее требование, что я не буду осуждена без доказательств и не имея возможности ответить, что, мне кажется, происходит сейчас. Без всяких причин я приговорена Вашим советом к Тауэру, который является местом для лживого предателя, а не для честного подданного, но в глазах всего королевства меня сделали этим предателем. Да чтоб мне умереть самой позорной смертью, если я в чем-то виновата. Я протестую, и Бог мой свидетель, что я никогда не планировала и не предпринимала ничего, могущего повредить Вашей персоне и благоденствию государства....»



Письмо довольно длинное и довольно резкое. Письмо человека, для которого все происходящее явилось полной неожиданностью. Все-таки, между сестрами наверняка была договоренность, иначе откуда такая ярость?

«...Let conscience move your highness to take some better way with me, than to make me be condemned in all men sight, afore my desert known. Also, I most humbly beseech your highness to pardon this my boldness, which innocency procures me to do, together with hope of your natural kindness, which I trust will not see me cast away without desert: which what it is I would desire no more of God than that you truly knew; which thing, I think and believe, you shall never by report know, unless by yourself you hear.

I have heard in my time of many cast away for want of coming to the presence of their prince; and in late days I heard my Lord of Somerset say that, if his brother had been suffered to speak with him, he had never suffered; but the persuasions were made to him so great, that he was brought in belief that he could not live safely if the admiral lived, and that made him give his consent to his death. Though these persons are not to be compared to your majesty yet I pray God as evil persuasions persuade not one sister against the other, and all for that they have heard false reports, and not hearken to the truth known; therefore, once again kneeling with all humbleness of my heart, because I am not suffered to bow the knees of my body, I humbly crave to speak with your highness, which I would not be so bold to desire if I knew not myself most clear, as I know myself most true.

And as for the traitor Wyatt, he might peradventure write me a letter, but on my faith I never received any from him; and for the copy of my letter sent to the French king, I pray God confound me eternally if ever I sent him word, message, token, or letter by any means: 1 and to this my truth I will stand to my death ,
your highness’s most faithful subject that hath been from the beginning, and will be to the end. ELIZABETH”

Письмо было доставлено королве, но Мэри отреагировала странно. Она вдруг в сердцах сказала своему совету, что сердечно хотела бы, чтобы ее отец ожил хотя бы на месяц.

Что касается Элизабет, то никакой реакции от сестры она не дождалась, и была на следующий день отправлена в Тауэр. Это кажется совершенно бессмысленным: даже если предположить, что Мэри действительно ненавидела сестру и хотела ее смерти (во что я не верю), без санкции парламента она ничего сделать не могла, а парламент никогда бы не пожертвовал одной дочерью короля ради другой. Если уж отправка принцессы в Тауэр вызвала резкие протесты, то даже малейшая угроза ее жизни вызвала бы со стопроцентной точностью отстранение Мэри от власти. Так в чем же было дело?



Возможно, ответ найдется в событиях, последовавших за заключением Элизабет